Аристократично оттопырив мизинец, большим и
указательным пальцами, как если бы это был хвост мышонка или кончик нитки
жемчуга, и словно данный непрезентабельный предмет был извлечён ею из кастрюли
с супом, борщом или окрошкой, Вика сжимала уголок серовато-желтоватой тетрадки.
– Где ты это взяла?
– Нашла на телевизоре.
…Тетрадка стихов, сочинённых и изданных в далёком
1987 году.
Впрочем, что это я! Первая моя книга, книжка, книжица
– вышла в 1993-ем – сборник «Не будоражу память грёзами». «До того» я
перепечатывал стихи на пишущей машинке, а позднее, с появлением IBM PC,
«набивал» на допотопных редакторских программах MLS и «Lexicon». Ещё не существовали ни «Окна», ни «Windows», хорошее знание
операционной системы являлось предметом гордости пользователя.
Набранные на примитивном редакторе стихи
распечатывались на игольчатом принтере, складывались в стопку, переплетались,
мягкие картонные корочки схватывались вдоль корешка пластмассовой спиралью –
получалась своеобразная «самиздатовская» продукция – 3-4-5 экземпляров
(«˝Эрика˝ берёт четыре копии»!..)
Проходили дни или часы, писалось новое
стихотворение, приплюсовывалось к предыдущим – распечатывалось ещё одно,
очередное «самиздатовское» стихотворное изделие, не претендовавшее, однако, на
нетленность: так, проходной номер, каких множество…
– Почему ты
это никогда не публиковал?
Я пожал плечами.
– Тут отмечены… – не все, несколько
стихотворений. Кое-что потом вошло в твои книжки. А те, что я отметила… их
стоит опубликовать.
Что
я и делаю – «волею пославшей мя жены».
ВЕЧЕР В МОСКОВСКОЙ ГОСТИНИЦЕ "ЮЖНАЯ"
Я поел. Настроенье хорошее.
Лягу спать и тихо икну.
Тихий месяц изогнутой рожею
дружелюбно прильнул к окну.
Ночь мне гладит веки тяжёлые,
и, поддразнивая фонари,
над домами неоны жёлтые
исполняют медленный ритм.
Листья чёрные шепчут о
чём-то
в чёрной чаше чугунной ночи.
Я б непрочь приласкать
девчонку –
пусть приходит, если захочет
Томно лень проползла вдоль
тела
и котёнком легла у ног.
Если б девочка захотела,
я её б приласкать не мог,
потому что окно уплыло,
выпал месяц, как зуб из
десны,
и текут голубые чернила,
и плывут голубые сны…
Середина 60-ых, Москва.
* * *
Брезжит утро. Неустанно
Враз горланят петухи.
Вот сейчас проснусь – и стану
Сам придумывать стихи.
Без поправок, без помарок –
Сам я мягок, сам я строг –
Без корректорских ремарок,
Без редакторских острот.
Мне не страшен даже цензор –
Сам себе я голова!
Допишу, поставлю вензель
и отправлю в «22»*.
*«22» – название популярного
израильского
русскоязычного журнала.
* * *
Есть высший смысл в
таинственности сути,
В суровой неизбежности
конца,
В том, что всегда нас
беспристрастно судит
Незримый Суд, нам не открыв
лица.
Нас не смутив ни отзвуком,
ни тенью,
Не держит он наизготове меч.
Нам выбор дан от самого
рожденья,
Мы тщимся вечность разменять
на годы
И заменить поступками дела,
Божественность – законами
природы,
Поэзию – бессмысленностью
оды
И обогреть не души, а тела.
Не мечут Судьи возмущенных
молний,
Не шлют депеш, срывая
провода.
Сменяются века, событий
полны.
Они же, неподкупны и
безмолвны,
Взирают в небеса, на твердь
и волны,
И с нами их святая Правота.
* * *
В предутренний, короткий
крайне,
Час угасанья звёзд и лун
Меня еще не обокрали,
Еще никто не обманул.
Ни с чьим я не столкнулся
гневом.
Распахнут, словно белый
лист,
Перед людьми и перед Небом
Ещё я абсолютно чист.
Все принципы мои и кредо
Ещё во власти внешних сил.
Я никого ещё не предал
И никому не изменил.
Ещё все спят.
Земля кружится.
Когда взметнётся солнца
диск,
Чему положено свершиться
Должно случиться и
стрястись.
Промчится день в
трудах-заботах,
И мы вернёмся – кто с
работы,
Кто со свиданья, кто с гульбы,
Из дальних странствий, с
магистралей
В село, в столицу ли, в аул.
Глядь: а кого-то обокрали,
Кого-то кто-то обманул.
Вокруг моих знакомых лица.
Но вдруг под маскою лица
Прорежется оскал убийцы
Или ухмылка подлеца.
Всё это, к сожаленью, будет.
Бдит в ожиданье вороньё.
Пока ж все спят.
Пусть не разбудит
Их подозрение моё.
Все спящие благословенны.
Пред ними – даль.
Над ними – высь.
Они – безгрешны.
О, мгновенье
Прекрасное, остановись!
* * *
Распекало меня начальство,
С ног валила порой усталость,
Разрывало меня на части,
Но ещё кое-что осталось.
Жизнь порою бывала гнусной,
Но усвоил я твердо трассу.
Дай мне. Господи, не согнуться,
А прижмёт – так сломаться сразу,
Пересилить и зной, и стужу,
Всё измерить своим аршином.
Помоги не истратить душу,
А в душе сохранить пружину.
Пусть я званьями не увенчан –
Не в едином звании сила.
Дай мне. Боже, цветов и женщин –
Да побольше и покрасивей.
Светит солнце. Резвится живность.
Ниспошли же самую малость:
Чтобы вовремя всё ложилось
И чтоб вовремя подымалось.
В отдалении на лужайке
Заливаются звонко дети.
Дай им. Господи, долголетья.
Дай мне тоже – сколько не жалко.
Принимаю без жалоб и стонов
Дай пройти мне мой путь достойно.
Но за это я сам в ответе.
АВГУСТ
Спешит рассвет, неся в своём
бидоне
Домашний дух парного молока,
И солнечные блики из ладоней
Швыряет в дальний угол
потолка.
День обещает жарить
беспощадно.
Линяет, укорачиваясь, тень.
Народонаселение площадно
Склоняет этот августейший день.
А август добросовестно и
честно
Вершит свои текущие дела.
А августу совсем
неинтересно,
Что про него гражданка
наплела.
Он трудится, он греет,
сколько может:
Он лично отвечает за корма,
Он должен и для мышек, и для
мошек
Наполнить до отказа закрома.
Он трудится, а высшая
награда
Тому, кто попрохладней,
отдана,
Но солнечные грозди
винограда
И он порою проявляет
наглость,
Чтобы подслушать, как сосед
в саду
Соседу скажет:
– Повезло на август!
Дай Бог такой же в будущем
году!
ПОДОРОЖНИК В ИЗРАИЛЕ
Прилив – отлив, прилив – отлив,
безбрежность
моря синего –
страна
лимонов и олив,
плантаций
апельсиновых.
Когда
апрель, когда весна,
а
на пороге – лето,
кто
может вынести сполна
такое
буйство цвета!
Тропинка, вырвавшись за тракт,
бежит
в извивах танца
в
ковристость экзотичных трав,
в
удушливость плантаций.
Но
вдруг заминка, как порог,
и
никуда не деться:
среди
травы у самых ног –
послание
из детства.
Не наступи, а только тронь,
склонившись
осторожно:
свою
зелёную ладонь
раскинул
подорожник.
Извечный
врачеватель ран –
неброский
и неяркий,
как
ты из полуночных стран
попал
в наш полдень жаркий?
Какие вехи и межи
прошёл
ты, тихий странник?
Так
прикоснись,
так
приложись
к
моей открытой ране.
Свои ладошки растопырь,
расположись
просторней
и
около моей тропы
пусти
тугие корни.
* * *
Я ворвусь в Ваш сон и бред,
Как стихия в половодье:
Водо – счастья
падом – бед.
В беспредельных и бездонных
–
Чтоб свершилось, чтоб
сбылось! –
Принесу в своих ладонях
Неиз – смеха
бывность – слез.
Постоянно, поминутно
Обжигая, леденя,
Я войду, как входит утро
В благо – тьмы
словеньем – дня.
* * *
Все чаще "нет",
всё горше "да",
Всё дольше постоянство.
А надо мной моя звезда
Во внеземном пространстве.
А под звездой мои моря
Ласкают чьи-то земли.
И ходит женщина моя
Не мне – другому внемля.
Бегут излучины дорог,
Да не пересекутся.
Но и звезде настанет срок
Сойти с орбиты куцей.
Сгорая, тьму перечеркнёт –
И упадёт в пучины.
И чья-то женщина вздохнёт
Без видимой причины.
* * *
Я
не люблю непогрешимых.
Всё
взвешивая неспеша,
Они
прямы, как грань рейсшины
или
ребро карандаша.
Я обожаю сумасбродных.
Они,
являясь, словно дар,
В
святом неистовстве свободны
Раздуть
пожар, задуть пожар.
Они безумны – нет страшнее,
Они
безумны – нет добрей.
Себе
они ломают шеи,
Они не устают бороться
В
безудержности правоты.
Но вот вопрос: в их
сумасбродстве
Мы
– за чертой иль – до черты?
И если вдруг они решили
Задуматься
на этот раз –
Они
уже непогрешимы,
Их
сумасбродство не для нас.
Браните их, кляните рок
свой,
Вините
в этом целый свет
И
вновь ищите сумасбродство,
Которому
предела нет.
* * *
Я еду по земному шару –
Мелькают будни.
Опять кому-то вот мешаю
На перепутье.
А тот, кому я стал помехой,
Псих, не иначе:
Сам не по правилам проехал,
А мне маячит.
И так на всех путях-дорогах
И автострадах:
Подобных типов очень много –
И это странно.
Сидели б дома у каминов
Спокойно-тихо,
Так нет же: пролетают мимо
Колонны психов!
И только я – нормальный –
еду
(Трезв – не под мухой!),
И всё мне хочется соседа
Куснуть за ухо.
ТРИО ГАНЕЛИНА
Авангардный композитор и
музыкант Ганелин,
репатриировавшись в Израиль,
выступает с
инструментальным ансамблем.
Несовременный, словно Бах,
Сижу и слушаю Ганелина,
И нервы шебуршат в зубах,
А сам Ганелин, сучий чёрт,
Урчит, рычит, мычит,
мяукает,
Все клавиши наперечет
Пересчитает, перестукает,
Пройдётся пальцем, кулаком,
Внутри все струны перешарит,
То ледяной струёй ошпарит,
То освежает кипятком.
Нагромождение муры,
Невероятность этой росписи
Доносятся, как зов из
космоса,
Где в прах разносятся миры.
Звук то взорвётся, то
вползёт
Улиткою в ушко - в
отверстие,
И вдруг
закрутится-завертится
Нездешний – но вполне
вальсок.
К чертям неверье и снобизм!
О чём бубнит зануда-ментор?
А парни, сев за инструменты,
Играют чёрте что.
На бис!